Вчера, размышляя над печальной историей о мастерских, отобранных у художников, вспоминал те "заветные уголки", где мне было чрезвычайно интересно наблюдать за мастером, показывающим свои работы, неспешно приоткрывающим частицы мира, или даже миров, которые где-то там, внутри, но рвутся наружу.
Всегда искренне завидовал тем, кто может передать то, что любит или то, чем болеет кистью, мастихином или резцом. Моё - это слово, композиция и свет на выставках, а потому наблюдать за мастером, за тем, как рождаются форма и цвет мне интересно чрезвычайно. И никакой компьютер с его графикой никогда этого не заменит. По крайней мере, в моем мире, в моей системе координат.
Вспомню самые удивительные мастерские, которые меня поразили и вдохновили. Из многих, где был - вспомню три, надеюсь, никого не обижая.
Это, конечно, чудесный дом XVII века, где таятся, среди дум и бесед, скульптуры замечательного Николая Аввакумова, где я впервые, пораженный, увидел совершенную парчу в пластилине, прикасался кончиками пальцев к старинным изразцам и пил вино из потертых лафетничков, потому что из них - вкуснее. Вино - забылось, вкус мастерской и смыслов - остался навсегда.
Второе впечатление - это мастерская Тамары Георгиевны Старженецкой, выдающегося театрального художника, которая вместе с Б. Покровским поставила ту самую "Аиду" Большого театра в 1951 году. Вместе с ее дочерью, также замечательным художником Ириной Александровной, мы возвращали после выставки работы. Один из старых домов подле Арбата. Последний этаж. Ещё немного наверх, там где камера лифта и маленькая дверь. Окна, из которых видно все арабатское пространство, бесконечное и таинственное своими огнями. Полки, подернутые пылью. Запах масла. И молчаливые, ждущие своего зрителя герои на сотнях работ, а среди них - гордая, опустившая глаза Амнерис с букетом поблекших лилий в акварельных руках.
И, наконец, гостеприимное и замечательное пространство мастерской Юрия Григоряна, где под тутовую водку мы не могли наговориться, где на очень талантливых тработах в мир нездешний из мира нашего устремлялись лестницы, свет врывался в тьму, где от холста с зернами кофе шел оглушительный аромат, а теснящиеся на стеллажах работы просились в руки.
Я вообще очень люблю осязать, брать в руки памятники, трогать живопись, нюхать керамику, думать о мастерах, выискивая отпечатки их пальцев. Я - счастливый человек, я держал в руках массу удивительных свидетельств человеческого гения - от расписных египетских погребальных пелен II тысячелетия до н.э. и бронзово-лощеных статуэток тибетских божеств - до подлинных работ Рубенса и Айвазовского. Да-да, и полотно Рубенса тоже осторожно потер пальцем, было интересно почувствовать поверхность полотна, опыт удивительный, невозможный для глаза, а именно опыт - бесценен и навсегда остается в памяти ума, души и, что очень важно, рук.
Все эти опыты были на многих десятках выставках, которые я делал, как куратор или продюсер, в мастерских художников и в потрясающих "задних комнатах" антикварных Москвы. Многих из них, увы, больше нет. Там теперь торгуют чем-то дорогим или едят что-то дорогое. Наверное поэтому я никогда не смогу жить в новостройке, не полюблю показные палисадники и стану всё меньше и меньше гулять по стремительно меняющейся, всё более чужой, и кому-то другому, не мне удобной Москве, которую вообще-то я очень люблю.